Во времена не столь уж далёкой своей юности писал я курсовые, слагал из них диплом, а потому несколько лет настойчиво курсировал в Бермудском многоугольнике: меж двух Ленинок, Историчкой и различными военными и гражданскими архивами. В этих несомненно богоугодных заведениях просиживал я целыми днями, но, перелопачивая изветшалые пожелтевшие бумажки, не забывал заодно поглядывать по сторонам.
Часто-часто встречался мне характерный библиотечный типаж: дяденьки от тридцати до седых волос, в лохматых, как дворняжка, пиджачках, в растянутых, иногда дырявых свитерах, помнящих Визбора, в неопределённого цвета и громадного объёма штанах, куда поместится не только облако, но и целый атмосферный фронт, – и, конечно, в заляпанных слякотью (вне зависимости от погоды) ботинках. Некоторые такие субчики носили ещё очки с линзами толщины столь немыслимой, что зрачки оказывались вписанной в оправу окружностью.
И вот сидели такие дяденьки над газетными подшивками, архивными делами, разваливающимися книгами и бормотали что-то себе под нос, ухмылялись, сердились, огорчались, ликовали, иногда даже падали в обморок – и со стороны казалось, точно это актёры, забывшие о зрителях: настолько дяденьки были вещами в себе, замкнутыми системами, контактирующими со внешним миром неохотно и только в связи с неизбежной и удручающей привязкой духа ко бренному телу. В общем, согнувшись в жёлтом свете советских светильников над вожделенными страницами, библиотечные дяденьки проживали неимоверное количество чужих жизней, за своей собственной жизнью не особенно следя.
И вот давеча, едучи в метро и почитывая, как люблю, очередную древнюю писанину, я обнаружил в ней кое-что уморительное и в голос на весь вагон заржал. Самое удивительное – и, пожалуй, пугающее, – что я не выбросился тут же с позором в тоннель, а спокойно продолжил чтение и на следующем уморительном моменте, который случился тотчас же, вновь заржал, и опять же в голос.
Уже некоторое время меня не покидает мысль, что мало-помалу превращаюсь я в одного из тех самых библиотечных дяденек, на которых некогда смотрел с улыбкой, принимая их за чудаков.