Самую суть зимы, всю её тяжесть неподъёмную, прогорклую невыносимость ощущаешь в марте.
Кажется даже, будто в законные зимние три месяца просто длилась снежная осень, затянувшийся поздний ноябрь, а сама зима, та самая, серо-белая, долгая, как недобрая песня, унылая, как постылый шутник, лишь теперь наступила.
Хотя вот оно, солнце-то, уже с утра во всю силу стапливает сосульки, весело журчит капелью, барабанит ею в проруби асфальта, на которых сиротливо лежит крупа химической соли, которой борются с гололедицей жековцы.
Но по вечерам, с темнотой, которая приходит с каждым днём всё позже, но всё-таки рано ещё, не по-весеннему – по вечерам возвращается зима и сидит на пустых автобусных остановках, разваливается по козырькам подъездов, слоняется у бульварного пруда, густится вокруг зажёгшихся окон.
Бледная, грустная, совсем уже не нужная, наводит она тоску на сердце, зовущее скорей весну – красну девицу, увенчанную венком из жёлтых одуванчиков.
Гой ты еси, зима холодна, засидевшийся гость!
Не томи замогильным пением,
Замогильным пением, заунывныим.
Во пору Весне пыль сдуть с гуселек,
Да на те на гусельки да на яровчаты
Струны ладить серебряны, золоты:
Струны серебряны – бегучих ручьёв,
Струны золотые – солнечных лучьёв,
Чтоб уж не была земля бледной-избела,
Чтоб леса-поля стали зелены.