Одно из самых невыносимых душевных состояний – это когда дух полнится стихом, но для стиха не находится слов.
Так и таскаешься по миру в каком-то вечном духовном похмелье.
Некая выраженность стиху необходима, ибо как же его воспринять, раз он никак не выражен? И штука в том, что если он не выражен, то воспринять его не может даже тот субчик, чей дух стихом, собственно, и полнится.
Выплеснуть стих – это всегда сделка с совестью. Приходится искать компромисс: чтобы вообще никак не выразимое условно-удовлетворительно суметь обозначить крайне несовершенными средствами языка. Да, средства языка вполне легки к употреблению, когда нужно состряпать договор о займе денег. Но нет, средства языка до странности беспомощны, если тебе надо, чтоб чёрная ветка на фоне чёрного неба сияла силою тысячи солнц.
Да и честно сказать, средства языка – те ещё штучки: у них самих такой характер, что мама не горюй. Мысль, похоже, по природе своей невыразима, как платоновская "идея" шара: воплощённый шар хотя бы на уровне первоначальных частиц – атомов, кварков и меньше, меньше, меньше.... – всё равно неизбежно получается угловатым.
Значит, мало того, что мысль изречённая есть ложь, так ещё когда тебе удастся худо-бедно мысль выдать, средства языка начинают разыгрывать собственную партию, снабжая стих смыслами, которые не вкладывались стихописцем. И чем дальше размышляешь, тем явственней становится, что в сути своей побочный эффект этот комичен, даже если незапланированные оттенки собирались устроить драму.
Веничка в небезызвестном своём "Дневнике" сравнил вдохновение с тошнотой (сравнил, естественно, грубее и, понятно, непосредственней).
Чем дольше я живу, тем более точным мне это сравнение представляется.